Идешь мимо женщин, истосковавшихся по горячей тяжелой руке, чуешь их звериное одиночество, не знающего выхода , среди мужчин, которым не досталось ни царств, ни даже хорошей должности, среди юношей, что только обдумывают житье, и слышишь, слышишь, как по-тараканьи они его обдумывают, и – прочь, прочь от них.
Не то чтобы ты такая ангелическая, нет, ты про себя все знаешь, но и к ним-то не хочется.
Гудит рядом чужая густая кровь в венах, как вода в трубах, ловишь чужие желания, и страшненько и противненько, словно когда смотришь фильмы Хичкока.
Мои претензии к миру смешны и неактуальны, человечество ярко продемонстрировало свои способности, погубив Христа (а потом разошлись такие, чуть возбужденные видом его ран, бурой венозной – человеческой крови, пошли кормить детей обедом – ну а что, жизнь идет-продолжается, а деток-то кто накормит, как не мы, добрые и заботливые родители) , ни один Кельнский собор этого не облагородит. Не заменяет, не отменяет его красота той равнодушной подлой сытой голодной усталой посмеивающейся с интересом взирающей отрыгивающейся после еды толпы.
Не хочу к ним, ведь и я такая же.
Мне тоже все зрелище, что кому-то мука.
Но я стараюсь видеть светлое.
И даже вижу. Хотя, возможно, это просто галлюцинации.