Был дом - заброшенный, сырой,
Глухой, огромный.
И был пацан - едва живой,
Худой, бездомный.
От брани пьяного отца,
От оплеушин
Бежал, в чём был, без пальтеца,
Забыв про ужин.
Уже неделю он искал,
Где бы погреться
И у ларьков слюну глотал.
Ну, хоть бы хлебца!
А ветер изморозью дул,
Дробясь на льдинки,
И паренёк в тот дом нырнул,
Ища теплинки.
А холод ледяным вьюном –
Под пиджачишко,
Скулила вьюга за окном,
Скулил мальчишка.
Из замусоленных штанов
Достал он корку.
В избе есть печка, нету дров,
В углу иконка.
К ней подошёл он и поник,
И словно замер.
Вдруг показалось: этот лик
Теплел глазами.
Уже мороз не чуял он,
Уже на плакал,
Увидел, как задрался шпон
В остатках лака.
«Что проку мёрзнуть и смотреть,
Есть шпон – отлично.
Он должен хорошо гореть,
Ведь есть же спички.»
Так думал парень, но стоял,
Но не решался.
Молчал мальчишка, лик молчал,
А за окном мороз крепчал
И снег качался.
Чернея ртом, смеялась печь.
И стало страшно.
Пошарил взглядом – что бы сжечь?
Ну, хоть бумажку!
А спички словно жгли карман,
Мороз – до крика.
И вновь метнулся мальчуган
К святому лику.
«Сожгу. Пусть будет уголёк,
Но смерть подвину».
И лёг с иконой в уголок,
И спички вынул.
«Пусть даже кара Божья есть,
Ничуть не страшно.
Она – на небе, ну а здесь –
Лик, деревяшка.»
Уже он спичку к ней поднёс,
Но всхлипнул тонко.
И хоть сжигал его мороз,
Не сжёг иконку.
Её, почти что в смертном сне
Поставил с краю,
Шепнул: «Ой, мамка, тяжко мне!
Я замерзаю.»
На лик божественный опять
Взглянул со стоном –
Почудилось: родная мать
Глядит с иконы…
Сияя светом серебра,
С теплом, без гари,
Тот лик светился до утра
И… выжил парень.

• 
• 
•