Дневник всегда был для меня только лишь подшивкой зеленоватых листов, в которых красным преподаватели ставили отметки и послания родителям, которые внизу расписывались, подтверждая хорошую память, неуемную фантазию и неугомонное поведение своего чада.В общем похвалу моих успехов и хулу моим проказам. Про последние есть много что рассказать, но все мои изощренные выходки были направлены к абстрактным персонажам и крайне редко к конкретному лицу, ибо анонимное зло ненаказуемо и следовательно бесстыдно. Я был активным подстрекателем и рьяным исполнителем злостных хулиганских выходок. Гайдаровский антигерой удивленно квакает, глядя на них, и сбегает на фронт, что бы вернуться в мае сорок пятого в Москву к Жене, живым сержантом с одинокой медалькой и перспективой семейности на квадратных метрах бывшего полковника Александрова, а герой становиться Героем Советского Союза.Посмертно.
Были, конечно, и фигуры похлеще меня, с ампутированной при рождении совестью и купированным чувством стыда. Но рудиментарная животность по мере взросления привела их туда, где место диким зверям в человеческом обществе. В клетки человеческого зоопарка. Если ранее они не сгрызли друг друга в экстазе эволюционного первенства.
С тех милых и романтических времен, дневник остается для меня средством сбора внешних мнений о моих поступках и талантах - бурных оваций и стимулирующего свиста, но никак не рекламным роликом размера внутреннего мира и несгибаемости самомнения.
И если озабоченный своим одиночеством антихолмс наперевес с индуктивной лупой вздумает выискивать глубоко личное и сокровенно-интимное в моем дневнике, то он безусловно найдет следы работы моего аппарата по переработке внешнего мира, в высокодисперсно переваренных, выделенных и продавленных сквозь трафарет русского шрифта впечатлениях.