Полоний: Что читаете, милорд?
Гамлет: Слова, слова, слова.
В. Шекспир. «Гамлет»


Откуда, от кого этот затхлый, горький привкус у меня во рту?.. Это привкус века. О, счастливые времена, вам неведома наша ненависть, как же вам постигнуть жестокую власть нашей смертоносной любви.
Жан Поль Сартр. «Затворники Альтоны»

...Новый проект Евгении Мальцевой — его превосходный образец, поскольку не просто возвращает разговор в русло изобразительности, но сообщает о чрезвычайно важных вещах и аспектах искусства, по большей части табуированных, избегавшихся или вызывавших паническую реакцию при обсуждении. Однако прежде чем говорить об этом — о месте иконы или, шире, религиозного образа в современном мире и, наоборот, о возможности взаимодействия с сакральным миром при помощи современного искусства, — вернемся к истории проекта.

Сегодня сократилась дистанция как между событиями, так и между непредусмотренным расширением их контекстов. Важные открытия, события и действия сменяют друг друга с необыкновенной интенсивностью, разворачиваясь, в свою очередь, в медийной сфере, как некая взаимная возгонка. Наш случай — именно такой: не прошло и полгода, и в ответ на действия панк- коллектива, государства и церкви последовало индивидуальное действие Мальцевой. Это действие шире, чем "просто" искусство, оно связано с религией и социумом. Мальцевой так же, как и Pussy Riot, удалось нащупать какой-то нерв, болевую точку; только теперь есть возможность судить об этом не со стороны медийного пространства, а оценивать, заранее взвесив множество факторов.

И, опять же, как в случае Pussy Riot, в этом действии присутствует немалая доля случайности — художнику, не прославившему себя какими-то особыми достижениями, удалось выйти через искусство на проблематику колоссальной важности и зрелости. Мы не говорим о том, что о "Духовной брани" не шло бы и речи, не выступи Pussy в храме.

Разумеется, проект Мальцевой и Бондаренко возник не на пустом месте. Опыт предыдущих работ на территории современного искусства послужил к нему подходом. Принципиально, что это были работы в четко очерченной стилистике экспрессионизма. Принципиально потому, что экспрессионизм — не просто одно из направлений ХХ столетия, определяющих его эволюцию; он связан с реформацией воззрений на сакральную и спиритуальную проблематику в искусстве.

Примеров здесь более чем достаточно — и живопись Нольде, и скульптура Барлаха, и теоретические работы Воррингера, и, конечно, Кандинский с его трактатом "О духовном в искусстве" и открытием опорной версии абстрактного искусства. Предыдущие работы Евгении вовсе не об этом, они скорее о том, что волнует современного социально ориентированного человека: о гендере, о новой антропологии, и здесь также точка схода ее интересов с Pussy Riot. Но выбор стилистики, причем естественный, не надуманный, не мог не наложить своего отпечатка.

Из экспрессионизма прорастает трагическое и одновременно карнавальное переживание жизни. Здесь оно отражено в холстах, сопутствующих ядру проекта, иконам — это портреты девушек в балаклавах. Хотя подразумевается опять же понятно кто, на самом деле это автопортреты, что полностью корреспондирует как с содержательным базисом экспрессионизма, так и с посылом Pussy Riot о том, что под маской-балаклавой может быть любой человек. Евгения примеряет трагическую, но и витальную маску на себя.

Внутренняя история экспрессионистской линии — это пересмотр ортодоксального изображения Христа и христианской антропологии. Начало ее — вехи в поздней живописи Ге, в картинах Энсора, великих немцев — Нольде, Кирхнера, Марка. Это по сути новое, основанное на индивидуальном поиске, сакральное искусство, и именно с экспрессионизма начинается его радикальное обновление в ХХ веке. Очищающее отрицание, разрушение, гибель тематизируются экспрессионизмом, в стилистике которого выплавляется язык, способный передать ужасы мировых войн, тотального хаоса и ускоряющегося распада.

Этот апофатический посыл во многом обусловил дальнейшую эволюцию сакрального языка в модернистском и послевоенном искусстве — от Гончаровой (в 1913 году была попытка запрещения к показу ее религиозных работ, особым успехом не увенчавшаяся) и Малевича до Бойса и Кифера. Уже в наше время, в почти прямой ассоциации, вспоминаются образы Натальи Нестеровой — персонажи библейской истории в масках. В ее "Тайной вечере" маску носят и Христос и Иуда. Но Мальцева отходит в сторону и от ставшего привычным динамизма экспрессионистских форм, и от схоластичности форм абстрактных. Мальцева движется определенно назад — в поисках истока. Мальцева создает икону.

Само понятие иконы в счет благоговейного отношения к нему необходимо оговорить в тексте специально. Нейтральное в греческом языке слово, означающее "образ" — понятие с максимально широкой возможностью трактовки, оно на русской почве в результате вековых практик прочно увязано со спиритуально обусловленным произведением, выполненным по определенной технологии, предназначенным для молитвенных действий и являющим действенную модель медиума между профанным и сакральным мирами.

Воспринимая икону только в таком качестве и фактически отказываясь подразумевать естественную эволюцию образа, православный мир примерно с начала ХХ века оказался в довольно сложном положении. Исторические катаклизмы и катастрофические воздействия внешней среды вогнали ситуацию с иконой в резкое пике, которое "благодатные" послеперестроечные годы, вместо того чтобы выправить, парадоксальным путем только усилили.

Язык иконописи на протяжении десятилетий не развивался и не воспринимал никаких новаторств, с небывалой доселе интенсивностью влиявших на всеобщий язык искусства. Весь век поле образа претерпевало трансформации, то сужаясь, то разворачиваясь, обрастая парадоксальными решениями. Гуманистическое сопротивление, как и осмысление сакрального в век предельной антропологической деград

Думы

Сборник "Романтические цветы"

Зачем они ко мне собрались, думы,
Как воры ночью в тихий мрак предместий?
Как коршуны, зловещи и угрюмы,
Зачем жестокой требовали мести?

Ушла надежда, и мечты бежали,
Глаза мои открылись от волненья,
И я читал на призрачной скрижали
Свои слова, дела и помышленья.

За то, что я спокойными очами
Смотрел на уплывающих к победам,
За то, что я горячими губами
Касался губ, которым грех неведом,

За то, что эти руки, эти пальцы
Не знали плуга, были слишком тонки,
За то, что песни, вечные скитальцы,
Томили только, горестны и звонки,

За все теперь настало время мести.
Обманный, нежный храм слепцы разрушат,
И думы, воры в тишине предместий,
Как нищего во тьме, меня задушат.
Гумулев.