В ссылку надо вставить знак подчеркивания (s_i)
Russ_intel.pdf
и убрать пробел после (_)
Также убрать пробел t i
stati

Григорий Померанц — Олегу Дусаеву

Словом «интеллигенция» назвали в конце XVIII века слой людей просвещенных, в отличие от непросвещенных. Мне попадалась на глаза немецкая Intelligenzzeitung 1800 года. Явно речь шла об интеллектуальной элите. В таком смысле это слово держалось и в начале XIX века. Например, Даль приводит пример: «Соберите всю интеллигенцию», — говорит одна светская дама другой». Речь шла не о социальном слое, а о наиболее просвещенном слое в России — дворянстве. Современный смысл слово «интеллигенция» приобрело в России после реформ Александра II, когда в университет пошел разночинец. И образовался сплав либеральной интеллигенции и более или менее просвещенных разночинцев. От дворянства оно унаследовало пренебрежение к торгашеству, а от разночинцев — демократизм. Сочетание удаленности от народной практики и вместе с тем демократического духа и характерно было для русской интеллигенции. Значительная часть чеховских героев и есть интеллигенция. Все это складывалось в одно интеллигентское общество, замечательное тем, что просвещение его было западным. Поэтому одно из определений, которое я давал интеллигенции, — это западный образованный слой в недостаточно европеизированной или совсем в неевропеизированной стране, отрезанный своим образованием от народа, не понимавшего и не знавшего всех этих идей, которые называет интеллигенция.

Почему интеллигент стал ассоциироваться с образом испуганного человека в шляпе и очках?

После революции произошло то, что произошло с Дон-Кихотом, который со своим энтузиазмом освободил каторжников, — и каторжники его же начали забрасывать камнями. Примерно такова же была судьба и русской интеллигенции. В ходе революции русская интеллигенция поняла, что ее существование органически связано с царским государством, против которого она все время выступала и критиковала его, и произносила оппозиционные речи.

Почему русская интеллигенция «легла» под власть?

Кто лег-то?Лучшая часть интеллигенции или попала под красный террор, или эмигрировала за границу. А те, кто остался в России, либо прогибались, как Лосев, либо попадали в следующую волну террора. Я застал волны сталинского террора. Но и красный террор сильно потрепал интеллигенцию. Где-то сохранилась телеграмма Ленина, что надо расстрелять не то 300, не то 500 профессоров. При этом Ленин не был садистом. Он исходил из того, что такими методами делается революция, которая принесет всеобщее благо. Он был фанатиком своей идеи. И то, что он делал, было довольно страшно. А Сталин к тому же еще был параноиком и садистом и гораздо больше уничтожал людей, чем это было нужно для утверждения.

Ленину приписывается фраза, что интеллигенция — это не мозг нации, а говно.

Думаю, что он действительно мог так говорить. Но вместе с тем он сам был типичным представителем русской интеллигенции, а стал функционером новой революционной бюрократии. Переход известной части интеллигенции в революционную бюрократию создал такую фигуру, как Ленин, который сам и превратил интеллигенцию в говно. Ленин называл интеллигентом всякого человека умственного труда, решительно отбрасывая нравственную характеристику. Тогда как в статье Тургенева «Гамлет и ДонКихот», написанной в середине XIX века, уже очерчивалась программа, которой жила тогда становящаяся интеллигенция. А потом те, кто не был уничтожен, стали приспосабливаться, и приспособились, и продолжают, как сейчас говорят, прогибаться, когда на них хорошенько нажмут.

Можно сравнить любовь российской интеллигенции к власти сейчас с ситуацией 20-х, 30-х годов?

Я тогда был мальчишкой, но видел людей той эпохи. Известная часть интеллигенции действительно придерживалась сменовеховских установок. То есть рассчитывала на то, что большевики, захватив власть, под влиянием событий неизбежно начнут строить какую-то самобытную Россию, противоположную Западу. Словом, были некоторые течения интеллигенции, которая этим увлеклась. Но сказать, что интеллигенция вся обожала власть в 20-е годы — ох, не могу. Иначе не сажали бы ее, бедную. А с 30-го года уже очень сильно сажали. И с 28-го года, когда был процесс «вредителей» в городе Шахты, непрерывно шли процессы против инженеров-вредителей и потом против всех, кто протаскивал — не помню уж что — идеализм или что-то такое. Была целая компания против интеллигенции. И когда я попал, наконец, в 35-м году в Институт истории, философии и литературы — то профессура уже вся была прочищена, выутюжена, так что говорить о том, что интеллигенция полюбила большевизм — не знаю, не знаю. Разве собака любит, когда ее бьют палкой?

Есть ли сейчас интеллигенция?

Читайте дальше

[B][COLOR=darkblue]«Культура сама себя защищает». Знаменитый философ, культуролог и публицист Григорий Померанц ответил на вопросы анкеты, которую журнал «Континент» публикует в своем очередном, 141-м номере журнала. The New Times получил право перепечатать эти материалы [/COLOR][/B]

«Континент»:
1. Нам представляется, что современное человечество переживает ныне не просто некий системный кризис, но вплотную подошло к ощутимой гуманитарной катастрофе. Нарастает грандиозное агрессивное взаимонепонимание представителей различных культурно-цивилизационных формаций... Речь идет о принципиальном обмелении духовной и душевной жизни, роковом падении авторитета книги — и на этом фоне процветании суррогатов, подделок всех уровней, имитаций и еще раз имитаций…
Разделяете ли вы нашу тревогу, в чем вы видите главные угрозы человечеству, находите ли место для надежды, есть ли у вас, с вашей биографией, основания полагать, что лекарства от расчеловечивания могут быть определены и предложены?
2. В эпоху всесилия массовой квазикультуры и торжества релятивистских настроений в так называемых элитных культурных сообществах находится ли место серьезной литературе с ее психологизмом, совестными интенциями, трагедийностью?.. Могут ли выжить литература и философия?.. Вполне серьезные люди рассуждают о том, что литература исчерпала себя, сказала все, что могла и хотела сказать, и повторять за великими бессмысленно...
3. В современной России впервые за 200 лет национальная литература не участвует ни в «воспитании народном», ни хотя бы в воспитании элиты общества. Напротив, эта самая элита не любит серьезной, обязывающей литературы, не заинтересована в ней кровно. К чему это приведет? Вам известно, в каком прискорбном положении находятся ныне писатели, насколько они деморализованы и маргинализованы, особенно в провинции, из которой и вышли почти все светочи литературы XIX–XX веков. Должно ли государство помогать ей — или мы это уже проходили? А если все-таки должно, то как? Или «образуется само собой»?

Григорий Померанц:
1. Вашу тревогу я полностью разделяю. Человечество впервые может само себя погубить. Какой-нибудь идиот с огромными средствами разрушения всегда найдется. Можно, впрочем, надеяться, что островки жизни и культуры уцелеют и потрясенные люди, как после потопа, сделают несколько шагов к лучшему. Или, при другом сценарии, вырождение христианской цивилизации отдаст гегемонию Китаю, и из сложившегося тупика китайцы будут вылезать на свой китайский манер, за который я не ручаюсь.
Мне кажется, очень важно понять, что все отдельные принципы, как они ни заманчивы (свобода, справедливость и т. п.), становятся разрушительными, когда перестают быть касательными к незримому кругу гармонии. Сталкиваясь друг с другом, они сплетаются в венок культуры. Вырвавшись из него и устремившись в дурную бесконечность, по логически безупречной колее, подобной теории Раскольникова, они кончаются бессмысленными убийствами. В романе Достоевского дело ограничилось двумя жертвами, Бакунин требовал трех миллионов голов, Ленин практически это осуществил, но сортиров из золота не построил. И тогда из крови, пролитой мучениками и фанатиками идеи, выросли драконы, упивающиеся самим запахом человеческих мучений; они хорошо описаны Даниилом Андреевым. Все эти «уицраоры» пользуются отдельными идеями как дубинками, из этого вытекает общая задача защитников культуры: отстаивать первенство духовной цельности против каких бы то ни было абстракций. Вспомним слова, которые цитирует Шмеман:* * Александр Шмеман (1921–1983) — известный богослов, протопресвитер Православной церкви в США.«Принципы — это то, чем люди заменили Бога»,
писал какой-то англичанин. Принципы должны быть поставлены на место. Надежда на это не умирает во мне».
2. Единой читательской аудитории никогда не было, так же как нет единой публики концертов, художественных выставок, кинотеатров. И сегодня Достоевский одних влечет, других пугает. Оглядываясь назад, я вижу, что меня захватывали книги, написанные в пору великих кризисов, когда «порвалась цепь времен» (Гамлет) и творческое меньшинство пыталось как-то найти, где выход из кризиса. Но если оружие слишком сильно бряцает, то музы молчат. Есть ли сегодня условия для глубоких книг?
Хотя бы в жанре дневника? Есть дневники Пришвина, Шмемана… Есть ли условия для великих стихов, для современных псалмов, подобных псалмам Давида и хокку Басе? Есть — по-моему, «Сонеты к Орфею» и «Дуинские элегии» Рильке не ниже Давида.
3. Элита — это не министры и не олигархи. Пушкин называл высшее общество светской чернью. Элитой был сам Пушкин. И в конце концов влияние Пушкина оказалось сильнее, чем влияние графа Уварова с его «православием, самодержавием и народностью». Сегодня правят не отдельные лица, а дух наживы. Есть признаки, что этот дух слабеет, что сыновья олигархов, окончившие Оксфорд или Сорбонну, начинают искать чего-то поглубже. Культура сама себя защищает, заражая людей, вдохновляя защитников. Увлечь, разъяснить может учитель. А заставить читать то, что пугает, — безнадежное дело. Те, кому нужен Достоевский, найдут его, как я нашел Достоевского в эпоху Большого террора.


Печатается с сокращениями. Полностью материал публикуется в 141-м номере журнала «Континент»