Временами мне кажется, что реальные любовные истории – это полная ерунда. Меня вообще публичность душевного интима настораживает. Даже не потому, что это сродни эксгибиционизму, фиг с ним, эксгибиционизм – извращение безобидное, неопасное для окружающих, а уж душевный эксгибиционизм тем более. Нет, дело не в этом. Дело в том, что при малейшем намеке на любовные переживания объявляется куча сочувствующих зрителей (они же благодарные слушатели, они же искренне любопытствующие). Как у них посверкивают глазки, как оживляются личики, какая жадность читается в лице, в позе. Они кружат вокруг, словно не имея собственных душевных переживаний, пытаются набраться чужих, наесться, налопаться, нажраться… Господи помилуй, да они же напоминают эмоциональных вампиров, стремящихся хоть краешком черного перепончатого крылышка коснуться того светлого, что не испытывали, не испытывают и никогда не испытают. Сарказм ситуации в том, что вампирам никогда не нажраться, они уходят голодными, потому что эксгибиционирующий генератор любви на самом деле к любви способен не более, чем вампиры. Нет, ну подумайте сами: разве смогли бы Вы раз за разом доставать свое сердце и демонстрировать кровоточащие раны или пламенные розы (тут на выбор, в зависимости от того, демонстрируется ли любовь несчастная или счастливая). Вы бы смогли раз за разом искренне переживать одну и ту же историю? Я нет. Мое сердце не выдержит многократных изъятий из грудной клетки. Одного изъятия более чем достаточно для смерти. Вот поэтому все эти лавстори на публику, эти бесконечные повторы одной и той же любви вызывают у меня ощущение неудачной театральной постановки в провинциальном театре, когда здание театра требует капитального ремонта – доски на полу потрескались, стулья скрипят; пьеса ужасающе скучна, актеры безбожно фальшивят, реквизит дешев и стар и даже с галерки видно, что сердце, доставаемое из груди главного героя, пошито из красного полиэстра, швы разошлись, видна обивка… Представление дается, пока есть публика. Когда зрители уходят, старый актер небрежно швыряет свое потрепанное полиэстровое сердце в угол и оно мирно соседствует с пластмассовой головой Иоанна Крестителя, лежащей на пластмассовом блюде в ожидании постановки «Саломея»…
А настоящая любовь, она тихая такая. Она внутри. Она только между двумя. Это поступки, взгляды, касания. Невидимая нить, протянувшаяся между сердцами. И где бы ты ни был, в двух шагах или на другом конце света, ты чувствуешь, что происходит на другом конце нити.
Если мне случайно удается увидеть эту недемонстрируемую любовь, я тихо и восхищенно замираю…

• 
• 
•